Форум Кавказа, кавказский чат болельщиков Локомотива, сайт Kavkaz, фанаты футбола Локо

Осенью 41-го Гитлеровские войска наступали на Москву. Советские полководцы бросали свои армии на смерть, и это не считалось преступлением – у войны другая мораль. Больше миллиона советских мальчишек и девчонок всего за шесть дней погибли тогда в вяземской мясорубке, пятьсот тысяч оказались в плену. Гибель простых солдат в тот момент ничего не решала и не приближала победу, она была просто бессмысленной. Так же как помощь медсестры мертвецам...

В том самом "вяземском котле", молоденькая 19-летняя девчонка-медсестра Лиза Попова, очнулась после боя в лесу. В воздухе пахло горелой плотью. Рядом лежал незнакомый солдат. "Эй, ты цела еще? Меня Николаем зовут". "А меня Лизой", – она ничего не чувствовала, не слышала, не понимала, будто душу ее контузили, и осталась одна человеческая оболочка, а внутри – пустота. Потянулась к нему, задрожав: "Ма-а-амочка, холодно-то как!" "Ну что, красивая, не плачь. Будем вместе выбираться", – ответил Николай и расстегнул верхнюю пуговицу ее гимнастерки...

Три месяца, до первого снега, они вместе бродили по чащобам, выбираясь из окружения, не зная ни направления движения, ни своей конечной цели, ни где свои, ни где враги. Голодали, ломая на двоих, ворованные ломти хлеба. Днем шарахались от военных обозов, а по ночам согревали друг друга. Лиза стирала обоим портянки в студёной воде, готовила нехитрый обед. Любила ли она Николая? Скорее, выгоняла, выжигала каленым железом, страх и холод у себя изнутри.

В январе 42-го, грязные и оборванные, Лиза с Николаем вышли, наконец, к деревне Сосновнка. И тут им пришлось навсегда расстаться. "Знаешь, моя родная деревня неподалеку. Я туда сейчас, у меня жена, дети, – сказал ей на прощание Николай. – Я не мог тебе раньше признаться, ты уж меня прости. Спасибо за компанию. Дальше сама как-нибудь выбирайся". "Не бросай меня, Коля", – взмолилась Лиза, повиснув на нем. Однако Николай стряхнул ее с себя как пепел с сигареты и ушел.

Несколько дней Лиза побиралась по хатам, христарадничала, просилась на постой. Сердобольные хозяйки сперва ее пускали, но через несколько дней неизменно отказывали от приюта, объясняя тем, что самим есть нечего, да и мужики на неё засматриваются…

Лиза в тот момент едва не тронулась рассудком. Возможно, ее добило предательство Николая, или просто закончились силы – так или иначе, у нее остались лишь физические потребности: хотелось есть, пить, помыться с мылом в горячей бане и переспать с кем-нибудь, чтобы только не оставаться одной в холодной темноте. Она не хотела быть героиней, она просто хотела выжить. Любой ценой. И ей это удалось...

В той деревне, где Лиза остановилась вначале, полицаев не было. Почти все ее жители ушли в партизаны. В соседней деревне, наоборот, прописались одни каратели. Линия фронта здесь шла посередине околицы. Как-то она брела по околице, полубезумная, потерянная, не зная, где, как и с кем она проведет эту ночь. Ее остановили люди в форме и поинтересовались по-русски: "Кто такая?" "Лиза я, Попова. Из Москвы", – ответила девушка.

Ее привели в администрацию села Ольховка. Полицаи говорили ей комплименты, потом по очереди "любили" ее. Затем ей дали выпить целый стакан самогона, после чего одели в форму…

Ей не предложили ничего криминального, она должна была просто печатать на машинке у деревенского старосты. Естественно работать она должна была не на немцев, а на борцов с большевиками. Кроме того, ей хорошо заплатили – 30 марок, что само по себе символично... Бездомной и одинокой Лизе дали койку в комнате на местном конезаводе, где можно было ночевать и хранить какие-то вещи. Утром она "добровольно вышла на работу".

По вечерам Лиза наряжалась и отправлялась в немецкий клуб на танцы. Другие девушки, подрабатывавшие у немцев проститутками, с ней не дружили. Лиза задирала нос, бахвалясь тем, что она москвичка. С соседкой по комнате, прачкой, она тоже не откровенничала, а та ее боялась за какой-то порченый взгляд, казалось, как будто Лиза слишком много думает.

На танцах Лиза напивалась допьяна, и меняла партнеров как перчатки, смеялась, чокалась, стреляла сигаретки у офицеров. И не думала о тяжёлых последствиях...

Перед рассветом, когда после пыток затихали стоны приговоренных к казням партизан, Лиза вылезала тихонечко из своей постели и часами бродила по бывшей конюшне, переделанной наскоро в тюрьму, всматриваясь в лица тех, кого завтра расстреляют.

Из допроса Елизаветы Поповой, июнь 46-го года:

"Мне казалось, что война спишет все. Я просто выполняла свою работу, за которую мне платили. Приходилось работать на тех, кто расстреливали не только партизан и большевиков, но и членов их семей, женщин, подростков. Об этом я старалась не вспоминать. Хотя обстоятельства одной казни помню – перед расстрелом парень, приговоренный к смерти, крикнул мне: "Больше не увидимся, прощай, сестра!.."

Она не думала о тех, кого расстреливают её работодатели – детей, женщин, стариков – это было для нее просто работой. "Какая чушь, что потом мучают угрызения совести. Что мёртвые, приходят по ночам в кошмарах. Мне до сих пор не приснился ни один", – говорила она своим следователям на допросах, когда ее все-таки вычислили и задержали – через три года после войны.

Ей потрясающе везло. Летом 43-го, когда начались бои за освобождение Брянщины, у Лизы и нескольких местных проституток обнаружилась венерическая болезнь. Немцы приказали им лечиться, отправив их в госпиталь в свой далекий тыл. Когда в село Ольховка вошли советские войска, отправляя на виселицы предателей Родины и бывших полицаев, от злодеяний тех борцов с большевиками остались одни только страшные легенды.

Ее арестовали летом 1946-го года в белорусском городке Лепель. Совершенно обычная молоденькая девушка в плаще песочного цвета с авоськой в руках шла по улице, когда рядом остановилась машина, из нее выскочили неприметные мужчины в штатском и со словами: "Вам необходимо срочно проехать с нами!" обступили ее, не давая возможности убежать.

"Вы догадываетесь, зачем вас сюда привезли?" – спросил следователь брянского КГБ, когда ее привели на первый допрос. "Ошибка какая-то", – усмехнулась девушка в ответ.

"Вы не Елизавета Николаевна Крюкова. Вы – Елизавета Алексеевна Попова, больше известная как Лиза-москвичка. Вы – изменница Родины, работали на немцев, о вас рассказали жители деревни Ольховка, что под Брянском. Мы искали вас больше трёх лет – теперь пришла пора отвечать за то, что совершили.

"Значит, не зря в последнее время на сердце стало тревожно, будто чувствовала, что появитесь, – сказала девушка. – Как давно это было. Будто и не со мной вовсе. Практически вся жизнь уже прошла. Ну, записывайте..."

Уголовное дело Елизаветы Поповой до сих пор покоится в недрах спецхрана ФСБ. Доступ к нему строго запрещен, как и к многим другим делам на изменников Родины, и это понятно, потому что гордиться здесь нечем...

Три года после тех событий эту девушку знали как Елизавету Скобелеву, Затем Крюкову. Она была фронтовичкой, уважаемой и почитаемой в своем городке. Муж у нее тоже был участник войны, с орденами и медалями.

На нее равнялись, с нее брали пример: еще бы, такая героическая судьба: всю войну прошагать простой медсестрой от Москвы до Кенигсберга. Учителя школ несколько раз приглашали Елизавету Николаевну выступить на линейке, поведать подрастающему поколению, что в жизни каждого человека всегда найдется место подвигу. И что самое главное на войне – это не бояться смотреть смерти в лицо. И кто, как не Елизавета Николаевна, знал об этом лучше всего...

"Вы Лизу слишком не ругайте, – говорил майор КГБ Петр Николаевич Головачев, занимавшийся розыском Лизы Поповой – Знаете, мне ее даже жаль. Это все война, проклятая, виновата, она ее сломала... У нее не было выбора – она могла остаться человеком и сама тогда оказалась бы в числе расстрелянных. Но предпочла жить, став предателем. А ведь ей было в 41-м году всего 19 лет".

Муж Елизаветы, Виктор Крюков, ветеран войны, имеющий боевые ордена и медали, после ее неожиданного ареста обещал пожаловаться в ООН. Виктор Крюков закидывал жалобами различные организации, уверяя, что очень любит свою жену, и даже если она совершила какое-нибудь преступление – например, денежную растрату, – он все ей простит. А еще он рассказывал про то, как раненым мальчишкой в апреле 45-го лежал в госпитале под Кенигсбергом, и вдруг в палату вошла она, новенькая медсестричка Лизочка. Невинная, чистая, как будто и не на войне, – и он влюбился в нее с первого взгляда, а через несколько дней они расписались.

Лиза взяла фамилию супруга, и после демобилизации поехала вместе с ним в забытый богом и людьми белорусский Лепель, а не в Москву, откуда ее и призвали когда-то на фронт. Когда Виктору сказали правду, он поседел за одну ночь. И больше жалоб никаких не писал. Арестованная мужу из СИЗО не передала ни строчки.

Она рассказала о том, как спаслась, бежав из немецкого госпиталя и попав в наше окружение, выправила себе чужие документы, по которым начала жить. Она ничего не скрывала, но это и было самым страшным. Создавалось ощущение, что она искренне недопонимает: за что ее посадили, что ТАКОГО ужасного она совершила? У нее как будто в голове блок какой-то с войны стоял, чтобы самой с ума, наверное, не сойти. Она все помнила, но ни о чем не сожалела. Мне она показалась очень жестокой женщиной. Я не знаю, какой она была в молодости. И что заставило ее совершить измену? Желание выжить? Минутное помрачение? Ужасы войны? В любом случае это ее не оправдывает. Психическая экспертиза показала, что Елизавета Попова вменяема".

Следователи очень боялись каких-то эксцессов со стороны обвиняемой: прежде бывали случаи, когда бывшие полицаи, здоровые мужики, вспомнив былые преступления, кончали с собой прямо в камере. Лиза приступами раскаяния не страдала. "Невозможно постоянно бояться, – говорила она. – Первые два месяца я ждала стука в дверь, а потом успокоилась. Нет таких грехов, чтобы всю жизнь человека мучили".

Во время следственного эксперимента ее отвезли в Ольховку, где она «выполняла свою работу». Деревенские жители плевали ей вслед как ожившему призраку, а Елизавета лишь недоуменно косилась на них, скрупулезно объясняя, как, где и что видела... Для нее это было далекое прошлое, другая жизнь.

Елизавету Алексеевну Попову расстреляли в шесть часов утра 11 августа 1946 года, почти сразу после вынесения смертного приговора. Решение суда стало абсолютной неожиданностью даже для людей, которые вели расследование, не говоря уж о самой подсудимой...